Меч мертвых [= Знак Сокола ] - Андрей Константинов

Крапива услышала насчёт мёртвых и сказала Искре:

– Если батюшку ищешь, так ты знай… Не оставили его диким зверям на потребу. Наши Рюриковичи с честью и бережением взяли, я видела.

По строгому лицу Искры тенью прошла боль, от вида которой у девушки сердце кольнула невидимая игла.

– Спасибо, Суворовна, – сказал Твердятич. И поклонился.

На Крапиву напало большое смущение, она рассердилась и предупредила его:

– Если ты… вину какую воздвигаешь…

Искра снял наконец стрелу с тетивы, убрал в тул:

– К нам в Новый Город человек из Ладоги добежал, слова страшные сказывал… Я его сам порасспросил потом, удивился кое-чему…

Другая Искрина стрела торчала в дереве за поляной, пришлось идти доставать.

– И меня в поруб посадили за то, что навету на батюшку не поверила, – помогая Твердятичу вырезать засевший в коре наконечник, сказала Крапива.

Искра осторожно отмолвил:

– Плохо это, когда всякой кривде веру дают.

– Так ты тоже не веришь, что будто мой батюшка?.. Твоего?.. – ужасаясь и надеясь, спросила она. Почему-то ей было очень важно, что он ответит.

Искра крепко задумался, прежде чем говорить, и Крапива решила про себя, что недооценила его силу. Подумаешь, статью не вышел и воинского пояса не взыскал. Многие ли из тех, кого она знала могучими храбрецами, смогли бы чуть не над телом отца своего рассуждать с дочерью предполагаемого убийцы, не торопясь к общему приговору присоединяться?.. Уж всяко не те гридни Рюриковы, что ей были готовы руки крутить, а потом своего же боярина душегубом признали…

– Я только тому верю, что глаза мои видят, – сказал наконец Искра. – А они такое заметили, после чего не всякому слову веру будешь давать. Ты вот тоже послушаешь ещё, что Харальд рассказывает…

– А нас со Страхиней чуть стрелами не пострелял, – поднимая с земли заплечный мешок варяга, укорила Крапива.

Искра впервые за много дней улыбнулся. Улыбка была смущённая, виноватая. Он сказал ей:

– Так не пострелял ведь.

На поляне тем временем уже вовсю теплился костерок. Харальд и варяг молча сокрушали толстые хворостины (одноглазый – играючи, с небрежной лёгкостью привыкшего быть сильнее других, датчанин – с ревнивой надсадой заведомо более слабого, но готового лучше умереть, нежели хоть в чём-то отстать). Наломав, укладывали куски сучьев поверх маленького пламени, чтобы сохли и готовились принимать в себя жар. Куделька устраивала над огнём котелок и ругательски ругала обоих своих помощников, обзывая их косорукими и безлядвыми. Двое отменно гордых мужчин слушали её на удивление кротко, не обижаясь и не пытаясь перечить.

Оставив покушаться одни на других, они начали разговаривать у костра, и оказалось, что каждому есть о чём поведать другим. Первой стала говорить Крапива – наконец-то она могла всё рассказать кому-то готовому сначала послушать, не обвиняя её неведомо в чём. Она сама чувствовала, что говорит сбивчиво и совсем не красно, и ей было стыдно этого перед Искрой, умевшим, как она уже убедилась, излагать свои мысли умно и связно. Молодой Твердятич ни дать ни взять чувствовал это и помогал ей, задавая вопросы. Крапива была несказанно благодарна ему. Вот с кем дело иметь – совсем не то, что со Страхиней! Искра внимательно слушал и сам не отмалчивался, добавлял своё.

– Чушь это, – вздохнул он, когда девушка передала слова Лабуты о том, что, мол, Сувор-убивец не одолел Твердислава мечом и стрельцов позвал на подмогу. – Смеян, к нам отбежавший, то же баял, да мне не очень поверилось. Батюшка сколько раз при мне повторял, что в его-то года князю надобно иначе служить. Мудростью, не оружной рукой… У самого у него из десницы меч, понятно, не падал, но и былой сноровки не стало. Несмеяныча всё порицал, до седых волос, дескать, всё молодым себя мнит…

Харальд подал голос:

– Я видел Сувора ярла в деле. Это было на острове в Восточном море, пока мы добирались сюда, в Гардарики. Он бился с другим гардским ярлом на острых мечах, потому что тот хотел забрать себе подарок, поднесённый моим родичем Сувору. Тот ярл был тоже силён, я смотрел на него и думал, что не умею биться, как он. Но твой отец, белорукая, его победил. Он был великий боец.

– А если попомнить, – продолжал Искра, – что слов новогородских чем-то ещё опоили…

– Опоили? – вскинулась Крапива.

– Один человек из дружины хольмгардского конунга принёс бочонок вина, – объяснил Харальд. – Мы стали пить и очень опьянели с первого же глотка, хотя вино было некрепким. Люди не могли подняться и заснули прямо там, где сидели. Поэтому немногие отбивались, когда нужно было сражаться.

– Куделька тоже говорит, что Харальда, как и всех, опоили, – подтвердил Искра. – Ей пришлось бороться с отравой, когда стала лечить. Тогда я понял, почему Смеян дивился зверям. Он сказывал, у побоища было много следов, голодно ныне… А мёртвые трачены оказались много меньше, чем он того ожидал. Зверьё, оно ведь сметливое…

Крапива сказала, гордясь и радуясь, что её наконец-то слушали и верили её слову:

– Батюшка мой на опоенного, на неспособного никогда бы не встал! То верно, не жаловал он Твердислава, но такого между ними не было, чтобы совсем о чести забыть!

Исповедав, что знала, Крапива заметно воспрянула духом. Так всегда, когда облечёшь в слова и выскажешь вслух то, что лежало давящим грузом на сердце. Слово нарушает связь между самим человеком и тем деянием или событием, которое его тяготит. Это хорошо знают воины, идущие в битву. Если есть за душой, от чего хотел бы избавиться – расскажи другу и выслушай в ответ его повесть, и оба вздохнёте легко и радостно, вздевая кольчуги…

Харальд взял палку и начал разбивать угли в костре.

– Злое дело случилось, – проговорил он затем. – У нас в Северных Странах, когда встретятся двое и один другого убьёт, он идёт на ближайший жилой двор и рассказывает, что приключилось. Ибо тот, кто боится отвечать за дела своих рук, не мужчина в сердце своём, и не место ему более среди мужей. Не очень хорошо знал я Сувора ярла, но кажется мне, не его признал твой отец, побратим. Великим воином был ярл и не стал бы трусливо прятаться по лесам, спасаясь от мести!

«Был…» – тоскливо повторила Крапива. Она до последнего отказывалась думать так о боярине. Не верила в его смерть посейчас и никогда не поверит, покуда сама не возложит на честной костёр его мёртвое тело. Покуда не расстегнёт на нём пояс, выпуская в небеса душу, как сделала это для оставшегося в лесу Лютомира…

– Злое дело и такое, что большим немирьем кончиться может, – продолжал Харальд. – Конунг Хольмгарда готов уже драться с Хрёреком конунгом. Я не знаю, кто из них победит, но потом придёт мой отец и сокрушит победителя, если узнает, что здесь сотворили со мной и с моими людьми. А узнает он непременно…

– Твой отец, – устало заметил Искра, – сюда уже приходил.

«И по ушам получил», – про себя добавила Крапива. Слова молодого новогородца способны были стать оскорблением (люди за меньшее бросались в смертельную схватку), но не стали. Искра произнёс их безо всякого вызова, просто как пищу для размышлений себе и другим. Крапива подумала: так, как он с Харальдом, говорят лишь с человеком, которому полностью доверяют. И от которого в ответ равного доверия ждут.